Неточные совпадения
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему
было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он,
внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно
был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его
был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
Он вперил глаза
внимательней, чтобы рассмотреть, заснувшие ли это
были или умершие, и в это время наткнулся на что-то лежавшее у ног его.
Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся говорить людях, о таинственных кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось девочкой
внимательнее, чем, может
быть, слушался в первый раз рассказ Колумба о новом материке.
Но Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо Сони, откланялась ей
внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то уторопленно и испуганно, и какое-то даже болезненное ощущение отразилось в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны
были ей тягостны и мучительны.
И
внимательное чтение истории внушает нам более убедительно, чем евангелие:
будьте милостивы друг к другу.
Самгин сидел на крайнем стуле у прохода и хорошо видел пред собою пять рядов
внимательных затылков женщин и мужчин. Люди первых рядов сидели не очень густо, разделенные пустотами, за спиною Самгина их
было еще меньше. На хорах не более полусотни безмолвных.
«Но эти слова говорят лишь о том, что я умею не выдавать себя. Однако роль
внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже не достойна меня. Мне пора
быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это
будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а не для игры друг с другом».
На одном из собраний этих людей Самгин вспомнил: в молодости, когда он коллекционировал нелегальные эпиграммы, карикатуры, запрещенные цензурой статьи, у него
была гранка, на которой слово «соплеменники»
было набрано сокращенно — «соплеки», а
внимательный или иронически настроенный цензор, зачеркнув е, четко поставил над ним красное — я. Он стал замечать, что у него развивается пристрастие к смешному и желание еще более шаржировать смешное.
Он
был вполне уверен, что растет в глазах людей, замечал, что они смотрят на него все более требовательно, слушают все
внимательней.
Чем важнее, сложнее
был вопрос, чем
внимательнее он поверял его ей, тем долее и пристальнее останавливался на нем ее признательный взгляд, тем этот взгляд
был теплее, глубже, сердечнее.
Явился низенький человек, с умеренным брюшком, с белым лицом, румяными щеками и лысиной, которую с затылка, как бахрома, окружали черные густые волосы. Лысина
была кругла, чиста и так лоснилась, как будто
была выточена из слоновой кости. Лицо гостя отличалось заботливо-внимательным ко всему, на что он ни глядел, выражением, сдержанностью во взгляде, умеренностью в улыбке и скромно-официальным приличием.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не
было, я стал вслушиваться
внимательнее.
Красное лицо этого офицера, его духи, перстень и в особенности неприятный смех
были очень противны Нехлюдову, но он и нынче, как и во всё время своего путешествия, находился в том серьезном и
внимательном расположении духа, в котором он не позволял себе легкомысленно и презрительно обращаться с каким бы то ни
было человеком и считал необходимым с каждым человеком говорить «во-всю», как он сам с собой определял это отношение.
Он
был довольно высокого роста, со свежим лицом, с широкими скулами, с умными и
внимательными узенькими карими глазами.
Осмотрев больного тщательно (это
был самый тщательный и
внимательный доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и «может грозить опасностью», что покамест он, Герценштубе, еще не понимает всего, но что завтра утром, если не помогут теперешние средства, он решится принять другие.
На следующий вечер Катерина Васильевна еще
внимательнее всматривалась в Соловцова. «В нем все хорошо; Кирсанов несправедлив; но почему ж я не могу заметить, что в нем не нравится Кирсанову?» Она досадовала на свое неуменье наблюдать, думала: «Неужели ж я так проста?» В ней
было возбуждено самолюбие в направлении, самом опасном жениху.
В деревню писал он всякую зиму, чтоб дом
был готов и протоплен, но это делалось больше по глубоким политическим соображениям, нежели серьезно, — для того, чтоб староста и земский, боясь близкого приезда,
внимательнее смотрели за хозяйством.
Тут у нашего
внимательного слушателя волосы поднялись дыбом; со страхом оборотился он назад и увидел, что дочка его и парубок спокойно стояли, обнявшись и
напевая друг другу какие-то любовные сказки, позабыв про все находящиеся на свете свитки. Это разогнало его страх и заставило обратиться к прежней беспечности.
Его отношение к людям
было деспотическое, иногда даже вампирическое, но
внимательное, широко благожелательное.
Ha следующий день, когда все подходили к причастию под
внимательными взглядами инспектора и надзирателей, мы с Сучковым замешались в толпу, обошли причащавшихся не без опасности
быть замеченными и вышли из церкви.
Но это
было мгновение… Я встретился с его взглядом из-под епитрахили. В нем не
было ничего, кроме
внимательной настороженности духовного «начальника»… Я отвечал формально на его вопросы, но мое волнение при этих кратких ответах его озадачивало. Он тщательно перебрал весь перечень грехов. Я отвечал по большей части отрицанием: «грехов» оказывалось очень мало, и он решил, что волнение мое объясняется душевным потрясением от благоговения к таинству…
Татары горячились не меньше нас; часто, кончив бой, мы шли с ними в артель, там они кормили нас сладкой кониной, каким-то особенным варевом из овощей, после ужина
пили густой кирпичный чай со сдобными орешками из сладкого теста. Нам нравились эти огромные люди, на подбор — силачи, в них
было что-то детское, очень понятное, — меня особенно поражала их незлобивость, непоколебимое добродушие и
внимательное, серьезное отношение друг ко другу.
Несомненная истина, что на горелом месте никакая птица гнезда не вьет; иногда это может показаться несправедливым, потому что птица живет и выводится, очевидно, на паленых степях; но я
внимательным изысканием убедился, что гнездо всегда свивается на месте не паленом, хотя бы оно
было величиною в сажень, даже менее, и обгорело со всех сторон.
При
внимательном взгляде в них проступали и различия: звонарь
был блондин, нос у него
был несколько горбатый, губы тоньше, чем у Петра.
Он еще
внимательнее ловил голоса окружающей природы и, сливая смутные ощущения с привычными родными мотивами, по временам умел обобщить их свободной импровизацией, в которой трудно
было отличить, где кончается народный, привычный уху мотив и где начинается личное творчество.
Я умер бы комфортно в их госпитале, в тепле и с
внимательным доктором, и, может
быть, гораздо комфортнее и теплее, чем у себя дома.
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе, осадившей прибывших с поездом. Поглядев
внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное. К тому же князь и без того
был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
В одной одежде
была полная перемена: всё платье
было другое, сшитое в Москве и хорошим портным; но и в платье
был недостаток: слишком уж сшито
было по моде (как и всегда шьют добросовестные, но не очень талантливые портные) и, сверх того, на человека, нисколько этим не интересующегося, так что при
внимательном взгляде на князя слишком большой охотник посмеяться, может
быть, и нашел бы чему улыбнуться.
Если бы князь мог
быть в эту минуту
внимательнее, то он, может
быть, догадался бы, что Ивану Федоровичу хочется между прочим что-то и от него выведать, или, лучше сказать, прямо и открыто о чем-то спросить его, но все не удается дотронуться до самой главной точки.
— Да милости просим, пожалуйте; я слишком рад и без объяснений; а за ваше доброе слово о дружеских отношениях очень вас благодарю. Вы извините, что я сегодня рассеян; знаете, я как-то никак не могу
быть в эту минуту
внимательным.
В другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не зная почему, оборотился и уловил глубокий,
внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он
был устремлен на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий целую ночь потом о нем думал. Он любил не как мальчик, не к лицу ему
было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь на всякий возраст имеет свои страданья, — и он испытал их вполне.
Эта высокая цель жизни самой своей таинственностию и начертанием новых обязанностей резко и глубоко проникла душу мою — я как будто вдруг получил особенное значение в собственных своих глазах: стал
внимательнее смотреть на жизнь во всех проявлениях буйной молодости, наблюдал за собою, как за частицей, хотя ничего не значущей, но входящей в состав того целого, которое рано или поздно должно
было иметь благотворное свое действие.
— Прекрасно-с, прекрасно, — говорил Белоярцев молоденькой девушке, — даже и таким образом я могу доказать вам, что никто не имеет права продать или купить землю. Пусть
будет по-вашему, но почитайте-ка
внимательнее, и вы увидите, что там оказано: «наследите землю», а не «продайте землю» или не «купите землю».
Ласковое и
внимательное выражение с лица Ярошиньского совершенно исчезло: он
был серьезен и сух.
Он
был умный, щедрый, ласковый человек,
внимательный ко всем и, как видишь, слишком строгий к себе.
Мне показалось даже, а может
быть, оно и в самом деле
было так, что все стали к нам ласковее,
внимательнее и больше заботились о нас.
Он окинул нас быстрым,
внимательным взглядом. По этому взгляду еще нельзя
было угадать: явился он врагом или другом? Но опишу подробно его наружность. В этот вечер он особенно поразил меня.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался
внимательнее. Узнав, что новая моя квартира сыра и, может
быть, еще хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист и нетерпелив. Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в такие минуты, да и то не всегда.
Ромашов не сразу ответил. Он точно вступил в странную, обольстительную, одновременно живую и волшебную сказку. Да сказкой и
были теплота и тьма этой весенней ночи, и
внимательные, притихшие деревья кругом, и странная, милая женщина в белом платье, сидевшая рядом, так близко от него. И, чтобы очнуться от этого обаяния, он должен
был сделать над собой усилие.
Назанский закрыл глаза, и лицо его мучительно исказилось. Видно
было, что он неестественным напряжением воли возвращает к себе сознание. Когда же он открыл глаза, то в них уже светились
внимательные теплые искры.
Вероятно, если
внимательнее поискать, то в какой-нибудь щелке они и найдутся, но, с другой стороны, сколько
есть людей, которые, за упразднением, мечутся в тоске, не зная, в какую щель обратиться с своей докукой?
Показалось Александрову, что он знал эту чудесную девушку давным-давно, может
быть, тысячу лет назад, и теперь сразу вновь узнал ее всю и навсегда, и хотя бы прошли еще миллионы лет, он никогда не позабудет этой грациозной, воздушной фигуры со слегка склоненной головой, этого неповторяющегося, единственного «своего» лица с нежным и умным лбом под темными каштаново-рыжими волосами, заплетенными в корону, этих больших
внимательных серых глаз, у которых раек
был в тончайшем мраморном узоре, и вокруг синих зрачков играли крошечные золотые кристаллики, и этой чуть заметной ласковой улыбки на необыкновенных губах, такой совершенной формы, какую Александров видел только в корпусе, в рисовальном классе, когда, по указанию старого Шмелькова, он срисовывал с гипсового бюста одну из Венер.
Случаи подобного издевательства
были совсем неизвестны в домашней истории Александровского училища, питомцы которого, по каким-то загадочным влияниям, жили и возрастали на основах рыцарской военной демократии, гордого патриотизма и сурового, но благородного, заботливого и
внимательного товарищества.
— Костя! Иди к нам! — закричал им Памво. Подошли, одеты в поддевки, довольно чисто, но у всех трех
были уж очень физиономии разбойничьи, а Костя положительно
был страшен: почти саженного роста, широкий, губы как-то выдались вперед, так что усы торчали прямо, а из-под козырька надвинутой на узкий лоб шапки дико глядели на нас, особенно на меня — чужого, злые,
внимательные глаза.
Ему, может
быть, и хотелось бы
внимательнее осмотреться кругом, но он пока еще не решался.
Как бы то ни
было, оба супруга покорились своей участи и переехали в свою ссылку, в которой прожили теперь около десяти уже лет, находя себе единственное развлечение в чтении и толковании библии, а также и
внимательном изучении французской книги Сен-Мартена [Сен-Мартен (1743—1803) — французский философ-мистик.
Я оглядел его с любопытством, и мне показался странным этот быстрый прямой вопрос от Алея, всегда деликатного, всегда разборчивого, всегда умного сердцем: но, взглянув
внимательнее, я увидел в его лице столько тоски, столько муки от воспоминаний, что тотчас же нашел, что ему самому
было очень тяжело и именно в эту самую минуту.
Князь Борноволоков и Термосесов, при
внимательном рассмотрении их,
были гораздо занимательнее, чем показались они мельком Туберозову.
«Не видя, однако, законных причин для какого бы то ни
было личного воздействия», — так рассказывал впоследствии Гопкинс газетным интервьюерам, — он решил только подойти поближе для
внимательного осмотра.